МЕРГЕН
М.Зайцев
В один из весенних дней мы с приятелем отправились искать волчьи логова. Серебряные протоки озер сверкали в лучах апрельского солнца. Заросли камыша, раскинувшиеся широко по их берегам, уже начали зеленеть. Радостные птичьи крики сливались в нестройный хор.
Бродили мы долго, но безуспешно. Наконец, на прибрежном песке увидели отпечатки волчьих лап. Значит, где-то недалеко обитают хищники и ходят к озеру на водопой. Мы принялись внимательно рассматривать следы.
Отпечатки больших лап, несомненно, принадлежали старому волку, а мелкие, продолговатые следы - волчице. Это она проложила хорошо заметную тропу от протоки в глубину камышей, к своему логову.
Идем по волчьей тропе, пробираясь через старые, многолетние завалы камыша. Идти нелегко. Плотно слежавшийся камыш приходится растаскивать, разрубать топором.
Но вот, наконец, выходим на небольшую площадку и еще издали видим обглоданные кости, перья гусей и фазанов. Это и есть волчье логово.
Волчицы в гнезде нет. Заслышав приближение человека, она обычно уходит и никогда не защищает волчат. Маленькие щенки, наверно, лежат затаившись где-нибудь неподалеку. Останавливаемся и прислушиваемся. Тишина. Только ветер шелестит в верхушках камыша, да издалека доносятся птичьи крики. Слева в зарослях слышится шорох. Осторожно разрывая руками камышовые заломы, продвигаемся вперед и видим на примятой траве шесть маленьких пушистых щенков. Слепые и глухие, они своими мордочками касаются наших рук.
Их нужно уничтожить. Ведь каждый из них через несколько месяцев превратится в кровожадного хищника. Однако на этот раз я отступаю от охотничьих правил и одного из волчат, самого крупного и упитанного, уношу домой. А что, думаю, если попробовать приручить его и заставить подвывать волкам, чтобы потом уничтожать подошедших на его голос хищников? Много было попыток приручить волков, но почти всегда они оканчивались неудачей. Невольно вспомнилась пословица: "сколько волка не корми, а он все в лес смотрит".
- Не убежит,- уверяли меня многие охотники,- куда им убегать. Ведь мы живем в глухих степях, да и волки в них почти все уничтожены.
Мои друзья - казахи в шутку назвали волчонка Мергеном, что по-казахски значит "охотник". Это прозвище и осталось за ним на всю жизнь.
Нелегко было растить Мергена. Вначале мы с женой кормили его молоком с чайной ложечки. Потом, когда щенок подрос, он стал с удовольствием уплетать сырой мясной фарш, жадно глотал мелкие кусочки мяса.
У волчонка открылись уши, а через несколько дней глаза. Он услышал и увидел людей, комнату, в которой мы жили, и собаку. Моя легавая собака - незлобная и хорошо выдрессированная - не выказывала никакой вражды к маленькому Мергену и лишь подолгу обнюхивала его. А когда волчонок немного подрос, пристрастился играть с похожими на него щенками овчарки. Вместе с ними он проходил и первоначальную дрессировку.
Мерген оказался очень упрямым: не желал подчиняться даже в тех случаях, когда хорошо понимал, что от него требуют. Заметив это, я решил дрессировать Мергена с применением ошейника с шипами на внутренней стороне. Надев на волчонка колючий ошейник, заставлял идти его рядом с собой. Мерген рвался вперед, старался освободиться от ошейника, снять его лапами. Я спокойно говорил: "Иди рядом". Шипы заставляли волка выполнять приказание и постепенно он приучился к повиновению.
Конечно, не только колючий ошейник помог мне воспитать Мергена. За послушание он обязательно получал лакомства. Молодой волк очень любил и ласку. Стоило только его приласкать, как он начинал прыгать, вилять хвостом, лизать или небольно кусать руки и шею, показывая свои острые зубы, "улыбаясь" при этом, а иногда отрывисто и глухо лаять или притворно рычать.
Наказывал я Мергена редко. Впервые ему досталось за нападение на кур, одну из которых он задушил. После этого события я пошел на педагогическую хитрость. Посадив Мергена на цепь возле сарая, привязал курицу на таком расстоянии от него, чтобы он мог свободно ее достать. Затем я спрятался на чердаке, и как только волк пытался схватить курицу, стегал его крупной дробью из рогатки. Мерген, поджимая хвост, отскакивал от курицы. Также я отучил его ходить на нашу маленькую бахчу за арбузами и дынями.
Но не только послушание требовалось от Мергена: нужно было еще развить в нем охотничий инстинкт. Я выводил его в степь и заставлял догонять подраненного зайца, иногда отпускал его гоняться за зайцами в зарослях саксаула. За пойманного им или отстреленного мной зайца Мерген тоже "премировался" мясом. И надо сказать, что во время охоты волчонок все больше привязывался ко мне.
К шестимесячному возрасту, волк прошел уже всю полевую дрессировку, нужную для охоты на кабанов. В послушании и понятливости он не уступал своим сверстникам-овчаркам.
И вот, когда Мергену исполнилось одиннадцать месяцев, я взял его на настоящую охоту. Серый хищник впервые оказался на свободе. Вместе с собаками, с которыми он вырос и сдружился, волк бежал теперь в необозримых зарослях саксаула.
Некоторые собаки убегали далеко вперед, обнюхивали встречавшиеся кабаньи следы и, убедившись, что они старые, продолжали разыскивать зверя. Другие прислушивались, не раздастся ли лай собак, нашедших свежий след, или хрюканье и рычание зверя. Обычно большинство собак не ищет, а только облаивает - задерживает кабана. Мерген тоже не пытался выследить зверя, он не уходил далеко от меня и бежал впереди собак, заигрывая с ними, как будто был не на охоте.
Но вот вдалеке раздался лай. Как по сигналу, собаки бросились туда. Побежал и Мерген, но не спеша, сзади всех. Злобный и хриплый лай собак удалялся. Скоро они настигли кабана. Подбежав, я увидел крупного секача, прятавшего от собак спину в густом кусте саксаула. Собаки яростно лаяли на зверя, а Мерген стоял неподвижно. Увидев меня, кабан вскочил и бросился на собак, делая попытку убежать. Лай прекратился. Слышались только удары страшных кабаньих клыков и взвизгивания собак, увертывающихся от них. Собаки напали сзади и сбоку, кружили зверя на месте. Подбежав близко, я выстрелил. Зверь упал. Все собаки с ожесточенным лаем набросились на кабана.
Только теперь Мерген неуверенно и робко присоединился к стае собак. Он то бросался на кабана, то отскакивал в сторону. Видимо, его еще не захватил азарт стайной охоты.
После этого дня я всегда брал Мергена на охоту. Постепенно он делал успехи. Самое важное - волк научился хорошо искать кабана. Тут пригодились и его звериная хватка, и волчья злобность. В конце концов, Мерген превзошел всех лучших собак-кабанятников. Под его водительством собачья стая так хорошо "держала кабана", что охотнику можно было стрелять в упор. Единственно, чего недоставало Мергену,- это лая. Разыскав и остановив зверя, он не издавал ни звука и поэтому собаки не могли сразу прибежать к нему на помощь. Но к этой особенности своего вожака собаки вскоре привыкли и бежали к волку, услышав возню в камышах или треск ломающегося саксаула.
Два года я охотился на кабанов с Мергеном. От кабаньих клыков за это время погибло немало хороших охотничьих собак. Мерген был ранен девять раз, и только необычайная ловкость и волчья выносливость сохранили ему жизнь.
Привык Мерген и к охоте на волков. Добиться его участия в борьбе со своими сородичами было нелегко.
Я уходил далеко в степь и там начинал, как говорят охотники, "вабить" - подвывать, подражая вою старого волка. Мерген немедленно отзывался. Его спускали с цепи, и он приходил на мой зов. На голос других охотников Мерген сначала тоже отзывался, но скоро он научился очень тонко различать голоса и стал признавать только меня. И что самое удивительное, он никогда не бежал на настоящий волчий вой, доносившийся из далеких зарослей саксаула. Это началось после того, как на него напали и погрызли однажды матерые волки за то, что он пришел на их кормовой участок.
Быстро выучился Мерген и выть по команде. Для этого достаточно было поднять руку и сказать: "Пой". Иногда мы "пели" с ним вместе. Он любил такие концерты, которые всем окружающим, конечно, резали уши. За хорошее исполнение своей "партии" волк получал награду: головку фазана, а то и целого зайца.
Надо сказать, что очень обязан Мергену как преподавателю волчьего пения. У него я научился хорошо "вабить" и подманивать волков. И до сих пор передаю свое умение охотникам-волчатникам.
Приучив Мергена к вою по команде, стал его брать на волчью охоту. Теперь уже не нужно было проходить десятки километров в день и терять время на разыскивание волчьих троп. Стоило немного Мергену повыть, как старый волк, услышав голос пришельца на территории своей семьи, немедленно спешил прогнать его и выходил прямо на мой выстрел. Иногда я не стрелял в подбежавшего зверя, пока он не нападал на Мергена. Так мне удалось воспитать в Мергене непримиримую ненависть к волкам.
На следующее утро, после того как старый волк был уничтожен, я снова заставлял Мергена выть, и на его подвывание прибегала волчица.
Особенно успешно охотились мы с Мергеиом на волков в летнюю пору. Обычно после уничтожения старого волка и волчицы невозможно бывает переловить волчат без волкогонных собак. Почуяв человека, они быстро убегают из логова и очень умело прячутся в густой траве. Особенно трудно разыскать волчат в заболоченной местности. Стоит зверям войти в воду, как собаки теряют их след, не чуют запаха и нередко бросают гнать зверей. И вот тут-то очень пригодился Мерген. Волчата отзывались на его вой и выходили из своего убежища.
С каждым днем, вернее с каждой охотой, росла привязанность Мергена ко мне и при возвращении домой он шел у моей ноги слева и толкал меня мордой, как бы напоминая о себе. Став взрослым волком, Мерген перестал играть со мной и с собаками, и даже вилять хвостом стал реже. Но иногда он "улыбался", сморщив морду и показывая свои белоснежные зубы.
Мне не раз приходилось отлучаться из дому на охотничьи промысла. Мергена я оставлял в поселке. Но долгой разлуки волк не выносил. Не было случая, чтобы он не убежал из дому вскоре после моего отъезда и не нашел меня, как бы далеко я ни уехал.
Идешь, бывало, по степи, и вдруг где-то вдалеке раздается знакомый вой. Я отвечаю ему воем старого волка. И вот Мерген передо мной. Он "улыбается", вздергивая верхнюю губу, и, как обычно, потом всюду сопровождает меня.
Если Мергену удавалось догнать меня на охоте с подружейной собакой, я вынужден был уходить домой: после выстрела волк всегда бросался на упавшего фазана, уносил его в камыш и там съедал.
Отучить его рвать дичь не удалось. Однажды он нашел меня на берегу озера во время охоты на уток.
Я положил его рядом с собой в шалаше и он, ничего не подозревая, задремал. Свист крыльев продевающих уток его не волновал. После выстрела он выскочил из шалаша и долго бегал по берегу, разыскивая на прибрежном песке следы зверей. Пролет был хороший, стрелял я много. Выстрелы горячили Мергена. Он метался из стороны в сторону, но нигде не было ни волчьих, ни кабаньих следов. Вдруг он увидел плывущую по заливу собаку - это моя Зея подавала упавшую на воду утку. Как только она вышла на берег, Мерген бросился к собаке, отнял у нее утку, которую тут же и съел. Когда раздался второй выстрел, Мерген уже не бегал по берегу, а спокойно ждал возвращения Зеи и снова отнял у нее утку.
Охоту пришлось прекратить и возвращаться к своему стану.
Мерген же долго обнюхивал морду Зеи, потом вернулся к шалашу и поплыл по заливу к тому месту, где на воде плавали утиные перья, упавших после выстрела уток. Он долго плавал вокруг этих перьев, опускал морду в воду и, убедившись, что ничего нет, догнал шедшую рядом со мной Зею, долго ее обнюхивал и лизал. После этого я брал Мергена только на зверовую охоту.
Нас разлучила война. Я уезжал на фронт. Жена и Мерген проводили меня далеко за охотничий поселок. Два силуэта - самого близкого мне человека и друга-волка Н на фоне безлюдных песчаных барханов остались в моей памяти на всю жизнь.
После моего отъезда Мерген часто уходил искать меня. Пропадал он по две-три недели, но всегда возвращался.
Прошло несколько лет. Жена уехала с промыслов и отдала Мергена до моего возвращения знакомым охотникам. Потом я получил письмо, в котором сообщалось, что Мерген с первой же охоты убежал.
После войны мне не пришлось вернуться на промыслы. Тяжелые ранения не позволили поехать на поиски Мергена. Волк по-прежнему жил у охотничьего поселка, удаленного от железной дороги более чем на триста пятьдесят километров. Охотничьи промыслы были здесь прекращены, и только в сезон весенней путины в поселок приезжали рыбаки. В остальное время года Мерген был единственным обитателем рыбачьего поселка.
Долгое время я ничего не знал о Мергене. Наконец, получил письмо от старого приятеля-рыбака. Письмо было длинное, и все в нем, кроме приветов и пожеланий,- о Мергене. Он жив! Охотники, которым я оставил своих собак, рассказали рыбаку, что однажды, охотясь на кабанов, неожиданно встретили волка. Собаки, поджав хвосты, разбежались в стороны, а волк спокойно бежал своей обычной рысцой недалеко от них. Потом некоторые собаки, видимо вспомнив, как они охотились с Мергеном, смело подбежали к волку. Он не напал на них, дал им обнюхать себя. А на следующей охоте собаки встретили неожиданно появившегося волка с нескрываемой радостью: виляли хвостами, бросались его лизать. Не оставалось сомнения - это был Мерген.
Но охотников Мерген не подпускал к себе, при их приближении он отбегал в сторону. Часто волк охотился с собаками в течение нескольких дней. Вечером на привале ему первому давали, как и раньше, лучший кусок мяса. Он жадно хватал его, уносил в сторону и съедал вдалеке от охотников и собак. Бывало, что Мерген даже ночевал на привале, но опять-таки вдали от охотников, а утром, когда бригада готовилась двинуться в путь, он приближался снова и бежал вместе с собаками.
После охоты волк исчезал так же неожиданно, как и появлялся. Жил он в камышах у озера, недалеко от охотничьего поселка.
Что же заставляло его возвращаться сюда? Трудно сказать. Была ли это волчья привязанность к месту? Или, может быть, в нем сохранилась привязанность к хозяину? Несомненно одно - Мерген предпочитал охоте в одиночку охоту в стае собак, и вместе с тем он не захотел покориться, признать власть нового хозяина или не мог полюбить, привязаться к другому человеку. Как и в молодости, он не трогал ни людей, ни домашних птиц и животных. Не ходил он и на бахчу - за арбузами и дынями. Однако в поселок его не удавалось зазвать.
Иногда около бывшего нашего дома жители видели по утрам большие волчьи следы. Все знали, что это приходил Мерген, так как волков в этом районе уже истребили.
Днем он никогда не появлялся в поселке и избегал встреч с людьми, хотя издали радовался приближению человека: вилял хвостом, "улыбался", иногда даже взвизгивал. Пищу из рук брал только у детей. Если же охотники приносили ему кости и рыбу, Мерген не прикасался I пище, пока они не уходили. Чаще всего он кормился ночью, а днем, вероятно, по унаследованной от родителей привычке, как говорят охотники, уходил на дневку - спал.
Бывало, что в лунные ночи его силуэт видели на ближних барханах. Он подолгу сидел неподвижно, составив задние и передние лапы вместе. Иногда слышался его заунывный, обрывающийся в старческой октаве одинокий и жалобный вой...
Об этом сейчас поют казахи в своих песнях, когда едут на волах с охотничьих промыслов. Они поют о том, как волк и охотник стали друзьями, и как тяжела и горька одинокая старость.
Таково примерно содержание письма, которое я получил от приятеля-рыбака.
В ответном письме я просил поймать Мергена и сообщить мне. Но ответа я не получил. После, из письма, полученного от другого охотника, я узнал, что старый рыбак умер, а просьба моя осталась невыполненной.
Через год после его смерти, в конце зимы, у стога сена рядом с хатой, в которой мы жили, нашли закоченевшего, припорошенного снегом волка. На мягком снегу хорошо были видны следы Мергена, пришедшего в поселок из камышей. А на подоконнике нашей саманной хаты, которая к тому времени уже развалилась, долго оставались на талом снегу отпечатки двух больших волчьих лап. Должно быть, в предсмертной тоске, одинокий, умирающий, старый, беспомощный зверь вспомнил своего хозяина.
Шкуру с Мергена не снимали, потому что он был хоть и зверь, но друг человека.
Вот и вся история об охотничьем волке Мергене.